ЕВГЕНИЯ ДОБРОВОЛЬСКАЯ:
«УЛЫБНИСЬ, ДУРА!»
Отношения с женатым мужчиной — это чудовищно и противно. Особенно если его знает вся страна. Оружие женатого — красивые слова. Потом выясняется, что все вранье.
Первое детское воспоминание: я в яслях на даче в Видном, куда нас вывезли на лею. Жду родителей, смотрю на безнадежно высокий забор и ем пуговицы. На мне красное платье в белых кисках. Я нервничаю, отрываю пуговицы, засовываю в рот, жую, как конфетку, а потом проглатываю.
Так все и съела... К счастью, обошлось без последствий. Видно, нас так кормили, что пуговицы были не самым худшим питанием.
Я поздний ребенок и не скажу, что долгожданный. В яслях жила круглый год. Родители занимали руководящие посты, им было не до меня. Папа уходил в шесть утра, мама в семь, возвращались оба в восемь, если не было квартальных или отчетов. Долгое время я думала, что так и надо: проводить каникулы в пионерском лагере, а дома по вечерам быть выгнанной в другую комнату, потому что родители устали, смотрят телевизор у них нет сил почитать книжку.
Впереди — вся жизнь. 1987 год
И только потом, наслушавшись от подружек, как мама по утрам заплетает им косички, а папа на ночь рассказывает сказку, поняла, что я, оказывается, брошенная и ненужная, и испытала от этого страшную боль.
Хотя, не знаю, может, так и следовало со мной поступать? Родители рассказывают, что в детстве я была чудовищным ребенком. В садике воспитатели даже привязывали меня к батарее, чтобы не мешала другим детям одеваться. А старшая сестра, приходя из школы, запирала в туалете до возвращения папы и мамы — до того я ее доставала. Однажды я так же поступила с ней, и с тех пор она вела себя более осмотрительно.
Но даже тогда, в подростковом возрасте, несмотря на ссоры и беспрерывные конфликты с родителями, я их любила. Теперь же, когда прошло время, поняла: все мои успехи — для них. Мне было все равно, дадут мне очередное звание или награду или нет, а на глазах родителей блестели слезы радости, когда они осознали, что из никчемной, брошенной ими девчонки, московской шпаны из подворотни, выросло что-то путное. Я их люблю, и еще мне их очень жаль...
А вообще, в этом странном воспитании были и свои плюсы. Полная незаинтересованность папы и мамы в моей жизни обеспечивала свободу, воспитывала характер. Подружек по детсаду водили в студии и кружки. Мне же, предоставленной самой себе, совершенно нечем было заняться, и я напрашивалась с ними «за компанию». Вот и получилось, что я занималась сразу художественной гимнастикой, балетом, театром и танцами. Балетную студию вела известная балерина Татьяна Постникова. Первое выступление, первое телевидение случилось в ее танцклассе. В шесть лет в «Бременских музыкантах» танцевала принцессу. Когда мама, наконец, поняла, что я хочу связать будущее с балетом, было уже поздно, возраст ушел.
В пятом классе, выпросив у папы денег, я купила пианино и сама наняла преподавателя музыки. Потом сама поступила в театр-студию на Красной Пресне под руководством Вячеслава Спесивцева, где в четырнадцать лег сыграла Джульетту.
Вместо крика о помощи из горла вылетал шепот. Сейчас я этот сдавленный всхлип «Помогите!» использую в спектакле «Гримерная».
Родители говорят, что я была чудовищным ребенком. В садике меня даже привязывали к батарее, чтобы не мешала другим детям.
У меня на все хватало времени и желания. После кружков и студий были еще и дискотеки, и катки, и темные подворотни... Дружила я только с мальчишками, домой возвращалась поздно, ничего и никого не боялась. Стала осторожней лишь после того, как нарвалась на маньяка. Шок от той встречи запомнила на всю жизнь. Ночью в школьном дворе мне приставили к горлу нож и сказали: «Пошли!» Но я каким-то образом исхитрилась ударить гада по колену своим тяжелым сапогом и побежала к гаражам, где всегда кто-нибудь ковырялся с машиной. Ноги не держали.
Поскольку дружила с мальчишками, девочки использовали меня как посредника в сердечных делах: «Пойди, передай ему». Пока раз за разом «передавала», «он» в меня влюблялся, и получалось: я разлучница. Наблюдая, как легко пацаны очаровываются одной, а потом другой, в любовь я не верила и не считала нужным тратить время на пустые переживания. У меня было много других важных дел. В седьмом классе, например, поехала в институт стоматологии исправлять зубы, которые росли вкривь и вкось. Врачи очень удивились: «Девочка, ты одна?! А где родители?» Потом долго ходила с пластинкой на зубах, шепелявила, но знала: надо терпеть, потому что уже тогда решила стать артисткой.
Решить-то решила, но меня опять подвел характер: поступление в театральный я провалила. Прихожу на первый туф и слышу от никому не известных теток экзаменаторш: «У вас вот этого не хватает, того не достает». Ну и не сдержалась, резанула: «А сами-то вы, вообще, кто?!» Естественно, в ГИТИСе на мне поставили жирный крест.
Раз не получилось поступить в Москве, решила податься в Питер. Там познакомилась с Никитой Михайловским, который тогда перешел на второй курс, но уже был звездой после картины «Вам и не снилось». Мы бродили по Питеру, пару раз переночевала в его небольшой квартирке, где по вечерам собиралось много народу. Мастером курса, на который я хотела поступать, был знаменитый режиссер Игорь Владимиров. Он мне сказал: «Уверен, ты будешь учиться в Москве. Возвращайся к папе- маме, нечего тебе скитаться по общежитиям. Не пройдешь там, приезжай, возьму сразу на второй курс».
В своем дебютном фильме «Клетка для канареек» Добровольская снималась вместе с будущим первым мужем — Вячеславом Барановым.
Во время своего путешествия в Питер я опять нарвалась на маньяка. Попалась на элементарную приманку: «Девочка, хочешь сниматься в кино?» Вместо киностудии завел он меня в какие-то развалины, на стройку. Но не на ту нарвался. Внешность ангела — в семнадцать мне нельзя было дать больше четырнадцати — была обманчива: на этот раз звезданула насильника доской по башке. Очень злилась на себя за то, что с моим, как мне казалось,цинизмом поверила в сказку. Дура!
Вопреки советам Владимирова к папе с мамой я больше не вернулась. Пошла работать уборщицей в Театр имени Моссовета, мыла сцену. И Раневскую видела, и Плятта, и все спектакли бесплатно пересмотрела. С ведром и шваброй в этом театре тогда грудились многие девчонки, которые впоследствии окончили Шко-лу-студию МХАТ. Униженной и оскорбленной я себя совсем не чувствовала. Артисты уважительно к нам относились, понимая, что такое положение временное и скоро мы можем стать коллегами.
Не проработала я в театре и полутора месяцев, как мне позвонила подружка с предложением за компанию сходить на кинопробы. Было интересно побывать на «Мосфильме», и я поехала. В предбанник киностудии набилась толпа девчонок, мечтавших стать артистками. Я поняла: это «засада» — и устроилась на батарее в углу. Проходя мимо, ассистент по актерам вдруг ткнул в меня пальцем и сказал: «Вот вы, назовите фамилию, имя, телефон». Не знаю, чем он руководствовался, но в результате я получила главную роль в фильме Павла Чухрая «Клетка для канареек».
С тех пор каждый год Павел Григорьевич обещал, что возьмет меня в новую картину. Время шло, и вот в прошлом году, когда моему дебютному фильму исполнилось почти четверть века, я слышу: Чухрай запустился с новым проектом и ищет «молодую Добровольскую» на главную роль... Увы, уже ничем помочь не смогу; Тем не менее, не устаю говорить ему спасибо за то, что отстоял меня. Худсовет хотел, чтобы снималась красивая и замечательная Наташа Вавилова, сыгравшая в фильмах «Москва слезам не верит» и «Розыгрыш». Но Павел Григорьевич сказал: «Нет. Будет играть вот ЭТО». Даже несмотря на то, что пришлось меня переозвучивать из-за специфического говора, доставшегося все из той же московской подворотни.
На съемках «Клетки для канареек» я познакомилась со Славой Барановым, который стал моим первым мужем. Хотя слов этих — «муж», «жена» — я не люблю. Произошло все как-то буднично, без всякой романтики. Мне было семнадцать, жить негде, он отличный парень, хороший актер, на несколько лет старше и влюблен в меня.
Я всегда чувствовала себя очень одинокой, из-за этого все и случилось. Просто подошла к Славе и сказала: «Давай по-женимся». И сама же ушла от него через три года. Мы с ним были очень разные. Слава хотел, чтобы жена сидела дома. А я, при том что замечательно готовлю, убираю и стираю, хотела совсем другого... И характер у меня чудовищный.
А поскольку я Славу не любила, то не пыталась сдерживаться и очень его мучила.
Спустя год я поступила- таки в ГИТИС в мастерскую Людмилы Касаткиной и ее мужа, режиссера Сергея Колосова, и с головой ушла в учебу. На третьем курсе института забеременела, и это спровоцировало кризис в отношениях с мужем. Из роддома я прямиком поехала к маме, потому что не собиралась ни сидеть со Степой, ни жить со Славой.
Этому решению предшествовало долгое и содержательное общение с Людмилой Касаткиной. Наши с ней отношения — это отдельная история. Людмила Ивановна постоянно угрожала мне отчислением, ставила тройки и двойки по актерскому мастерству по одной ей понятной логике: «Сколько раз Добровольская была на сценречи? Три? Тройку и поставим за экзамен». И это несмотря на то, что я классно читала отрывок, потому что профессия для меня всегда была главным. Узнав, что я забеременела, Касаткина устроила настоящую обструкцию: «Я тебя поздравляю! Ты не будешь артисткой, ты будешь мамой!» Все во мне возмутилось такому приговору: Никогда не забуду, как с огромным животом пришла домой к Касаткиной и Колосову и, стоя в прихожей (они даже не пригласили пройти в комнату), выслушивала, какая я дрянь и гадина, подвела курс. Они с удовольствием рассказали, что главную роль в дипломном спектакле, поставленную на меня, отдают другой студентке. Уверяла их: «Да вы охнуть не успеете, я уже рожу. Пока курс съездит на картошку, снова буду в строю!»
Так и получилось: выйдя из роддома, вернулась в институт. Сидела на всех репетициях и, глотая слезы, смотрела, как вместо меня вводят в спектакль другую. Нельзя наказывать за рождение ребенка. Ты, мол, рожать вздумала?! Так вот тебе! Ничего не получишь! Неправильно это, не по-человечески...
Степу я отдала маме, которая к тому времени уже не работала. Родителям ничего не оставалось, как принять ситуацию такой, какая есть. Они перестали что-либо говорить и лишь с тревогой смотрели на меня: «Боже, что она творит!»
Из-за «приговора», вынесенного Касаткиной, я очень боялась, что карьера с рождением ребенка действительно может закончиться. Ее слова о том, что не станут актрисой, без конца прокручивались в голове. Казалось, дуре, это самое страшное, что может случиться в жизни. Вину же за трудности, которые пришлось пережить, я возложила на отца Степы. Мне казалось, что он мне мешает. Я пожалела Славу — хорошего, доброго парня — и освободила его от себя. Он потом женился, лет пятнадцать прожил в браке, а сейчас, по словам Степы, который с ним общается, снова одинок. Очень виновата перед старшим сыном за то, что первые годы он был брошен мной на бабушку и дедушку я даже не приезжала к нему...
Степа жил в чудовищных условиях: мои родители все время ругались, сказок ему, как и мне, не читали, однажды даже колготки сорвали с ноги вместе с ногтем. Наверное, эти младенческие испытания и то, что меня не было рядом, повлияли на характер сына — он, например, испытывает патологическую ненависть к среднему брату Николаше.
Как только смогла, забрала Степу к себе. Разменялись со Славой, и у меня появилась двадцатипятиметровая комната с балконом в коммунальной квартире. В ней были палас, матрас, детская кроватка и шкаф, стены украшали фотообои «Осенний лес», с потолка свешивалась «лампочка Ильича».
Степа рос очень самостоятельным. С первого класса один ездил в школу. Времени провожать его у меня не было. А он так боялся снова оказаться у бабушки с дедушкой, что мужественно справлялся с проблемами в одиночку. Он и любит меня, и ненавидит...
Худо-бедно, но жизнь как-то налаживалась. Ко мне в коммуналку часто наведывались друзья. В нашей компании комната была только у меня, поэтому всегда собирались либо в общаге Театра-студии Табакова, где жили Игорь Нефедов, Серега Шкаликов, либо у Добровольской. Однажды кто-то привел с собой Мишу Ефремова. Он очень хороший артист и человек трогательный. Маленький, но шебутной. Все время ему били рожу, и Миша ходил без зубов.
Два года мы с ним просто дружили. Он пригласил меня работать в свой театр «Современник-2». Все уже думали, что мы не просто так, а он мне был совершенно не интересен как мужчина. Но Миша упорно за мной ухаживал. Познакомил с папой Олегом Нико-лаевичем Ефремовым: «Это Добровольская, мой дружбан». Был остроумным, легким, заводным. Водил в рестораны. Как-то так получалось, что мы очень много времени проводили вместе. А в один прекрасный день я вернулась домой, включила свет и чуть не вскрикнула от неожиданности: посередине комнаты стояла неизвестно откуда взявшаяся кровать, на которой лежал Миша и протирал спросонья глаза. «А я решил к тебе переехать!» — огорошил он... Вскоре мы поженились.
У нас была необычная свадьба. Миша нарядил весь свой театр в костюмы шестидесятых годов, я была е косичками и в очках, кто-то трубил в трубу: «Бу-бу-бу!» Тетеньки в загсе посмотрели на нас, нетрезвых, и расписали, даже не произнеся положенных в таких случаях речей. После этого мы накрыли студенческий стол на газетах, угощали гостей солеными огурцами, капустой, картошкой и водкой. Нам с Мишей было просто друг с другом, оба легкие на подъем — зажигали так, что мало не казалось.
Ефремов — бесспорный лидер, он способен объединять вокруг себя людей. Но этим людям постоянно приходится его спасать, вызволять из милиции, вытаскивать из каких-то неприятных
историй. Когда мы поженились, я сразу поставила ему условие: пьянства не будет. Пять лет, что мы прожили в браке, Миша был «зашит». Трезвый, прекрасный, худой, чудный, здравый, просто великолепный парень. У меня не возникало с ним проблем.
А вот у него со мной были, поскольку я иногда могла выпить в компании. Ефремов очень не любил, когда это случалось. Наверное, обидно было, что не может присоединиться. Я во хмелю становилась веселая, делала добрые дела, могла куда-нибудь уехать и очнуться в другом городе. Раз — и ты вдруг в Ростове. А когда наступит завтра, думаешь: как же выбираться-то из этого «раз»?! Но до Миши мне было далеко. Даже когда не пил, он вытворял такое! Помню, ехали на первый наш «Кинотавр». Зарегистрировали билеты, прошли на посадку, и вдруг у нас перед носом захлопывают железную дверь и говорят: «Все! Хватит!» Осталось нас человек пятнадцать отвергнутых пассажиров. В железной двери была прореха, залатанная фанерой. Миша начал долбить в нее тяжеленной сумкой, разбил в щепки, открыл защелку с той стороны и организовал выход разгневанного народа на взлетную полосу. Оказалось, в самолете много безбилетных, «своих». После устроенного Ефремовым демарша их высадили, а нас всех взяли на борт...
Мы с Мишей не расставались ни дома, ни в театре. Партнерами были замечательными, словно подзаряжались друг от друга. Переиграли с ним практически весь мировой репертуар: Моцарта и
последние несколько месяцев до рождения ребенка. Только воспользоваться ею я не смогла. Беременность протекала тяжело, кружилась голова, из-за истощения я часто падала в обмороки. Даже до магазина доползти в одиночку не получалось, а помочь было некому — все разъехались. Так что пришлось заранее лечь в роддом под надзор врачей.
..Рождение Николаши оказалось таким же спонтанным, как и рождение Степы. Миша был против категорически. До такой степени, что ушел. Сказал, что у него уже есть сын и второго ему не надо. А я не желала знать, почему он против. Зачем я буду слушать этот бред? Мне ребенок был нужен.
Все свои беременности я выходила одна. Видимо, не суждено мне гулять вдвоем с мужем но аллеям парка, шурша листьями. Жалко. Хотела романтики... Дура!
Алла Борисовна Покровская, Мишина мама, уехала и оставила мне квартиру.
В больницу «на сохранение» меня привезла Мишина сестра Настя. Я была такой худой, что врачи не сразу поняли, которая из двух девушек беременна. И очень удивились, когда я начала стягивать джинсы. Выписать пациентку в таком тяжелом состоянии не могли, поэтому меня перевозили из одного роддома, который закрывался на чистку и санобработку, в другой.
Миша, пока я была в роддоме, лежал по соседству в «травме». Он вернулся со съемок в Казахстане со сломанной челюстью, ему опять дали по роже. А как только у Миши случались неприятности, сразу требовалась я. Он начал названивать в родильное отделение и требовать Добровольскую к телефону. Я сначала отказывалась подходить, а потом сдалась на уговоры нянечек. Мишу выписали раньше, и он пришел встречать нас с сыном из роддома.
И случился путч. Все на баррикадах, а мы дома на больничных.
«Что будем делать? Как жить?» — переживала я.
«Все нормально, — отвечал Ефремов. — Высоцкий же там!»
Друг Никита, сын Владимира Высоцкого, действительно сражался тогда «за себя и за того парня».
Николаша был любимым внуком Олега Николаевича, который считал нас с Мишей настоящей семьей. То, что мы так долго прожили вместе, во многом его заслуга. Миша был недоволен тем, что Николаша единолично пользовался привязанностью деда. «У тебя, между прочим, есть еще внук.
Еще помню, в спектакле «Борис Годунов» мы с Мишей репетировали царевича Федора и Ксению, брата и сестру. Репетиции у Олега Николаевича были необыкновенно развернутые, насыщенные, он на них приглашал историков, пушкиноведов. И вот Ефремов говорит сыну, стараясь помочь понять образ: «Ты понимаешь, Федор — он же первый картограф! Он сделал карту!» — «Даже если ты мне это перед выходом на сцену скажешь, ничего в моей игре не поменяется!» — отрезал Миша.
За две недели до премьеры нас перекинули на другие роли — Марины Мнишек и Самозванца. Так вот знаменитую сцену у фонтана Олег Николаевич с нами вообще не проходил: «Вы как-нибудь дома порепетируйте».
Критики потом писали, что мы словно не стихами говорим, а отношения семейные выясняем. А у нас вообще не было бытовых ссор. Дома «спектакли» запрещались категорически, нам их хватало на работе. В других семьях жена иногда слезами от мужа чего-нибудь да добьется. С Мишей этот номер не проходил: «Не верю! Ты играешь!»
У нас существовало несколько договоренностей, облегчавших совместную жизнь. Он мыл посуду и выносил мусор, потому что эти две вещи, не знаю почему, я делать не могу Остальное на мне. Я всегда готовила полноценный обед: первое, второе, на третье — компот...
Мы жили театром, и стычки случались только из-за работы. Если мнения не совпадали, взбешенный Миша мог и табуреткой в меня запустить, приходилось уворачиваться. А однажды не успела. Мы тут же рванули в «травму». Миша страшно перепугался, что чуть не стал женоубийцей, старался потом загладить вину. Но надолго его не хватало. С тех пор у меня на виске шрам остался.
В какой-то момент накопившаяся внутренняя усталость вылилась в серьезный конфликт, и мы разъехались на полгода. Я тогда назло всем, в том числе себе, постриглась наголо. Дура! Так плохо было, что решила: пусть буду уродкой. Первым разлуку не выдержал Миша, вызвал меня на разговор. Я пришла на свидание в платочке. Он говорит: «Сними платок, чего ты в нем сидишь-то?» Сняла. Он как увидел бритую голову — обалдел: «Пошли домой! Скорее!» И мы снова стали жить вместе.
Но эта пауза в отношениях дала возможность понять, что я как-то неправильно живу: угла своего нет, и своих друзей нет, только общие, доставшиеся от мужа, даже машину водить не умею... Осознав ошибки, стала их исправлять: пошла на курсы вождения, завела знакомых из иного, нетеатрального окружения. Стала потихоньку становиться не такой зависимой от Миши. Внешне же в наших отношениях ничего не менялось, пока соблюдалась главная договоренность — о взаимной верности. Семь лет вопрос этот не возникал. А когда возник, мы расстались, даже ничего не выясняя.
Выкормить Николашу в то голодное время помогла мне подруга, журналистка Маша Слоним. Она давала мне валюту, на которую я покупала детское питание. Дед Олег, вернувшийся с театрального фестиваля в Китае, привез роскошный подарок:кучу памперсов.
Я тяжело восстанавливалась после кесарева сечения. Уверена, что проблемы со здоровьем во время беременности возникли не на пустом месте. Мишин уход заставил меня сильно нервничать. Все девять месяцев проходила смурная, много работала. А Николаша, несмотря ни на что, родился весельчаком: едва появившись на свет, начал хохотать. Я прикладываю его к груди, а он заливается. Дети не хохочут в грудном возрасте! Даже боялась за него, поскольку известно, что «смех без причины признак дурачины». Он хохочет до сих пор. Абсолютки», — говорил он отцу. Младший Ефремов вообще все время противоречил старшему. Наверное, его можно понять, нелегко всю жизнь нести на себе груз: сын Такого Человека. Олег Николаевич его очень любил. А Миша ему все время что- то доказывал. Когда отмечали юбилей Олега Ефремова, празднование проходило в два этапа. В Москве ждали президента Ельцина, которой должен был вручить награду. В Петербурге торжественный прием в честь Ефремова устроил мэр Собчак. Миша явился на питерское чествование нетрезвый, подо-шел к микрофону и произнес бессмысленную нечленораздельную речь, щедро сдобренную матом. Его слова не были обращены к отцу, просто пьяный бред, но Олег Николаевич не заслужил такого отношения. Он был удивительно интеллигентным человеком, я ни разу не слышала, чтобы он хоть на кого-то повысил голос.
По мнению Жени, в том, что они с Мишей прожили вместе так долго, большая заслуга Олега Николаевича Ефремова.
Мы живем в таком мире, где не скроешься, не спрячешься. Добрые люди позвонили мне и обо всем рассказали. Да, они добрые, потому что незачем ходить в розовых очках. Если при такой тяжелой жизни тебе еще и изменяют, гори оно все синим пламенем. Я не знаю, что такое ревность: что мое — не отдам, а если уже не мое — отпущу. И я сказала ему: «Ты для меня умер».
Он говорил: «Что ты делаешь, что скажет туса?!» А какое мне дело до того, кто что скажет, если его пассия уже ждет ребенка? Я за детей. Пусть будут! Меня волновала только реакция нашего сына. Мне казалось, что пятилетний Николаша пока еще ничего не понимает. Но когда переехали в другую квартиру и раскладывали вещи, он вдруг как заорет: «Ты лишила меня отца!» Я усадила его и все рассказала. Он очень переживал, а ночью пришел ко мне, лег рядом и сказал: «Прости меня, ты самая лучшая». С тех пор я решила, что всегда буду говорить детям правду какой бы она ни была. Теперь у нас с сыновьями принято обсуждать на семейном совете, как будем жить, что делать, кто куда поедет отдыхать, кто где будет учиться...
Многие женщины готовы простить измену, если муж не уходит из семьи. Но это те, которых мужья содержат. Они рассуждают так: «Я потерплю. Он приносит много денег в дом, одевает меня как куколку, а я езжу отдыхать за границу, где нахожу себе приключения». Ефремов никогда меня не содержал. Кроме того, эта логика вообще не для меня. Когда муж ведет себя недостойно, женщина вянет, чахнет и угасает, понижается ее самооценка. Она чувствует себя униженной. Знаю много пар, где жены закрывают глаза на измены мужей и становятся нервными, издерганными. Я избавила себя от подобной участи. После нашего
с Мишей развода Дмитрий Харатьян заметил как-то: «Ты такая спокойная стала, а была бешеная».
Но далось мне расставание нелегко. Олег Николаевич Ефремов мой первый год после развода назвал годом физического выживания. Безумно больно, когда вырываешь целый кусок жизни. А бывшие друзья из журнала «Столица» публиковали статьи, в которых писали, что Добровольская теперь не будет ведущей артисткой МХАТа, потому что больше не жена Ефремова. Я не видела смысла огрызаться, просто сидела и ждала: пусть будет как будет. Но выводы сделала. Странно было, что такое пишут люди, знавшие меня. Время всех рассудило.
Поскольку с мужем всегда жили на съемных квартирах, у нас даже нечего было делить. Так что просто разъехались, и дело с концом. Всего имущества — сто долларов и старая «Нива». Я выбрала машину, чтобы возить детей на дачу к родителям, Миша взял деньги. Моей комнаты в коммуналке уже не было — ее пришлось продать за несколько лет до этого, чтобы внести
первый взнос в кооператив МХАТа. Шесть лет кочевала с детьми с одной арендованной квартиры на другую, прежде чем его построили. Больше года на одном месте мы не задерживались. Приходилось даже несколько раз ночевать в машине, той самой «Ниве». Мальчики относились к переездам как к чему-то само собой разумеющемуся. Помню, Николаша открыл дверцы шкафа в очередном новом жилище и спросил: «Какая моя полка?» Разложил вещи и сел играть — все, он уже дома. К родителям я обращаться за помощью не стала, не хотела выслушивать, какая я плохая, а Миша бедный и хороший. Мама почему-то всегда была на его стороне. Сестра звала жить к себе, но только без Николаши. В сыне бурлила, раздражая окружающих, гремучая смесь моего и Мишиного характеров. В итоге выходила из положения собственными силами. Не скрою, приходилось очень тяжело. Случалось, даже есть нам с детьми было нечего. Николаша таскал из детсада хлеб и печенье, оставшееся от полдника, чтобы накормить маму и старшего брата... Но для меня лучше так, чем, унижаясь, просить кого-то о помощи.
...Еще после рождения Николаши я покрестилась. Сделала это тайно, никто не знал. Вышла из храма, который был в нашем дворе, и столкнулась в подъезде дома с Мишей. «А почему у тебя голова мокрая?» — удивился он. Отшутилась: мол, хотела постричься и передумала. Здание церкви реставрировали, я стала ходить туда убираться. Мне очень понравилась атмосфера храма. Отец Павел (Вишневский) стал моим духовным отцом.
Вера — большое подспорье, она дарит душе спасение и покой. Ломаешь над чем-нибудь голову день за днем, а батюшка произносит фразу, и понимаешь: Бог ты мой, как же просто! Раз говорю духовнику — мол, вот этого нет в моей жизни и того, только это есть. А он отвечает: «Так и этого не достойна». Я улыбнулась и вышла из храма просветленная и успокоенная.
Миша хотел обвенчаться, а я не могла, словно предчувствие останавливало. Екатерина Сергеевна Васильева, крестная моих детей, как-то сказала: «Если бы повенчалась, не случилось бы измены». А случилась бы, что тогда? Как нести этот крест? Развестись- то нельзя.
Миша, едва мы расстались, сразу же «расшился» и «уехал ». Семь лет боялся меня потерять, и этот страх был главным сдерживающим фактором. Не знаю, не понимаю, что такое любовь. Может, это как раз страх потерять человека?
После того, как мы расстались с Ефремовым, некоторые искренне считали, что и я ищу утешения в вине, злоупотребляю алкоголем. Почему? Непонятно. Например, Валентина Илларионовна Талызина, когда ей предложили взять меня в антрепризу, выдала: «Да она же алкоголичка!
И сама потом, познакомившись со мной поближе, со смехом об этом рассказывала. Я могу оправдываться или отмалчиваться, но дети — главный показатель. Посмотрите на моих мальчиков! Они похожи на детей алкоголички? Кроме того, я еще работаю с утра до ночи, мне злоупотреблять некогда.
Вскоре судьба развела нас и на сцене, мы перестали работать в одном театре. Это произошло после инцидента, о котором тогда долго судачили в Москве. Во МХАТе был традиционный общий сбор перед открытием сезона. Незадолго до начала меня вызвала завтруппой и, явно ожидая бурной реакции, объявила:
«Ваш муж больше с вами не живет! Он ушел к актрисе театра Петра Фоменко Ксеник Мочалиной». Тоже мне новость: не живет! Надеялась что я сорвусь и ей будет чем позабавить коллег. А я ответила внешне спокойно: «Она не артистка театра, и фамилия у нее Качалина». — «Taк вы все знаете?!» — мадам была
явно разочарована. Я отсидела сбор и сразу ушла. А спустя два часа вернулась в театр на спектакль и узнала, что Миша уволен: видимо, до него докатилось эхо этого разговора, он завелся и ударил ногой в пах замдиректора театра, сказавшего ему что-то под горячую руку...
Дальше надо было как-то жить одной. Мы всегда все делали вместе. От этого трудно было отвыкать. После развода осталось много долгов. И я сказала: «Извини, Миша, у тебя новая прекрасная жизнь, но одна отдавать долги не буду». Тогда я и предположить не могла, что он совсем перестанет мне помогать. Не подавала на алименты, а он их и не платил. Даже с сыном первое время не общался. Был на меня обижен, говорил, будто я его обманула. Не знаю, что он имел в виду. Миша — человек взбалмошный и импульсивный. Может быть, его задело, что я не цеплялась за него, не пыталась удержать.
Мне, дуре, казалось, что мы расстанемся друзьями, у нас все-таки растет ребенок, работаем в одной профессии. Но Мишу словно подменили. Он перестал разговаривать со мной и даже здороваться. Создавалось впечатление, будто ему кто-то запрещал это делать. И если мы все же созванивались,то за минуту успевали поругаться и обозвать друг друга.
Может быть, это происходило из-за того, что Мишу настраивали против меня. Ефремов совершенно не может быть один: едва исчезает какая-то женщина, появляется другая. А мне абсолютно безразлично, кто ему жарит яичницу и стирает носки. Сегодня мы с Мишей по-прежнему дружим, и когда предлагают вместе сниматься, отвечаю согласием, даже не просмотрев сценарий. Достаточно, если Миша его прочел и сказал: «Нормально, сыграем». Я верю в него как в артиста безгранично, знаю, что вытащит и в том случае, если я чего-то не буду понимать. Конечно, жаль, что он уже не такой худой и чудесный, каким был раньше. Ведь он не только талантлив, но и красив. Если бы Миша не изуродовал внешность своим образом жизни, он мог бы потрясающе играть героев- неврастеников. Ему бы просто не было равных.
Николаша вырос и стал копией отца, только в два раза выше. Я говорю: в деда. Мы возобновили дружбу с бывшим мужем, когда я была беременна Яном. Миша так поразился, что я люблю кого-то кроме него, что сразу нарушил обет молчания. Даже подсказывал, что отвечать на вопросы желтой прессы о том, кто отец ребенка: «А давай скажем, что Путин!» Кстати, из прессы мои родители и узнали, что я жду третьего малыша. Соседи по даче по доброте душевной принесли заметку про «вашу Женю». Сама я не решалась сообщить новость маме, недавно перенесшей инсульт.
Все мои подружки тогда плакали: как же ты теперь будешь жить одна с тремя детьми? Может быть, отец Яна останется с тобой? Я же думала: не приведи Господи! Если живешь с человеком, ему нужно доверять. А Слава Бойко женат. Поэтому я себя чувство-вала очень плохо. Грязюка какая-то! Отношения с женатым мужчиной — это чудовищно и противно. Особенно если его знает вся страна. Оружие женатого — красивые слова в самом начале. Потом выясняется, что все вранье. Он говорит, что разведется, но при этом все время смотрит на часы.
Слава рассказывал, что я была его юношеской влюбленностью, еще когда он жил в Киеве. Оказавшись в Москве, вздыхал безответно, потому что я уже вышла замуж за Мишу. А много лет спустя меня пригласили на главную роль в картине «Подозрение».
Жизнь героини фильма круто менялась после предательства любимого человека, на ее взаимный интерес коллег, потом он проходит. Вот и все. Не хочу, чтобы кто-то разводился из-за меня и страдал. Не люблю слова «жена», вероятно, потому, что не подпадаю под это понятие.
Если честно, я вообще не очень понимаю, что такое любовь. Под этим чувством не обязательно понимать «страдания между ног». Ведь помимо любви к мужчине есть еще любовь к детям, во-обще вокруг столько людей, которые нуждаются в любви, и совсем не телесной! А чувство к мужчине должно быть основано на взаимности и обоюдном уважении. На какую любовь мужчина способен, такая женщина и будет рядом с ним. Можно посмотреть на его спутницу и сказать, какой он сам.
Костя Хабенский мог быть отцом моего третьего сына. Но дело как раз в том, что все думали на одного, а я родила от другого. Посмотрела фотографии артиста, который должен был играть ее возлюбленного. Он мне не понравился. «Должен сниматься мужчина, глядя на которого, каждая женщина поймет: такого можно ждать всю жизнь, — сказала я. — Например Бойко». — «Его не отпустит театр Табакова». Тогда я сама позвонила Славе и сказала: «Не хотел бы ты сыграть рокового мужчину моей жизни?» — «Сейчас приеду», — ответил он. Так все и случилось...
Не думаю, что это была любовь. Просто случаются в жизни ситуации.
Я не переживаю, если рядом со мной нет мужчины. Я всего добивалась сама, никто из них ни вот столько не сделал, чтобы мне помочь.
Я белой завистью завидую людям, которые живут как положено: муж, жена, ребенок. Мечтаю о православной семье: чтобы муж работал и все за всех решал, а я бы готовила, воспитывала детей, гуляла беременная по парку под ручку с благоверным. Он бы гладил меня по животу, а я бы молчала и во всем с ним соглашалась. Трудно представить, что я молчу, но, возможно, это было бы прекрасно..
В отцы Яна журналисты записывали то Константина Хабенского, то Пореченкова... Миша Пореченков рассказывал, что позвонили его жене, спросили: «А не от вашего ли мужа родила Добровольская?» Леля ответила: «Да, конечно». После этого позвонили мне с вопросом: «А может, отец вашего ребенка Пореченков?» — «А Хабенский-то вам уже плох, что ли?» — возмутилась я. Костя мог быть отцом моего сына. Но дело как раз в том, что все думали на одного, а я родила совсем от другого.
Создавать семью с Бойко я не собиралась. Ребенок не является показателем хороших отношений между мужчиной и женщиной. Не уверена, что рождение детей может взбодрить угасающие чувства. Ведь часто стукнет мужику сорок — и он меняет партнершу: «Не хочу эту, которая прожила со мной полжизни, нужно что-нибудь свеженькое, которое смотрит на меня, открыв рот». И никакие дети еще никого не удержали. Но все не однозначно. Обо мне тоже говорили: мол, Миша нашел молодую, а я осталась с двумя детыми. После этого представляешь несчастную брошенную тетку.
Старшие дети были рады появлению маленького Яна.
«А сама ты кого-нибудь любишь?» — спросила себя. И честно ответила: «Нет». А потом вспомнила: «О! Я Брэда Питта люблю!» — и успокоилась. Есть все-таки на свете человек, с которым мне было бы хорошо. И зачем только он женится на Анджелине Джоли?!
Еще, чтобы избавиться от хандры, можно послушать песни из репертуара «Русского радио», что-нибудь типа «А он ушел к другой», поплакать навзрыд, а потом посмеяться над собой. Неприятное послевкусие от измен и предательств улетучивается, превратившись в такие же легковесные и пошлые переживания. Говоришь себе: «Улыбнись, дура!» — и выкидываешь плохое из головы. А вспоминаешь хорошее, например, как обрадовались старшие мальчики, когда узнали, что у них будет братик. Они же все и всех знают, дело-то было не в подворотне, а дома. Хотя, если задуматься, взглянуть со стороны... Три парня от трех разных отцов, ни один из которых не живет в семье... Утешаюсь словами батюшки: мальчикам важно, чтобы рядом была мама. Но в сущности у моих детей есть и отцы — они записаны в паспортах и свидетельствах о рождении, двое из троих общаются с сыновьями. Степа и Николаша похожи на своих отцов.
Пятнадцатилетняя разница в возрасте не мешает Степе и Яну быть друзьями.
Мужчины не имеют никакого отношения к моей жизни и ничего в ней не меняют. Я всего добивалась сама, ни один мужик ни вот столько не сделал, чтобы мне помочь. От них одни проблемы. Я не переживаю, если рядом нет мужчины. Знаю наверняка: больше расстраивалась бы из-за отсутствия ролей. Для меня важнее работа, искусство, творчество. И, конечно, мои дети — они моя семья, родные, любимые люди. Мне сложно любить чужого человека, даже если на какое-то время он стал моим сексуальным партнером. Не хочу быть «пристегнутой» к каким-то мужьям или мужчинам. В моей жизни ничего не изменили ни Баранов, ни Ефремов, ни Хабенский, ни Бойко, ни другие. Не они стали этапами в моей судьбе, а яркие и важные события. То, как я впервые снялась в кино, как поступила в ГИТИС, как пришла во МХАТ, как играла в «Табакерке» и многое другое... А дети? Это такое счастье! Вот мне говорили: у артистки не может быть столько детей. Но я же есть! Одна из самых молодых народных артисток России. Когда мне дали звание, спросила в дирекции: «Что мне теперь полагается? Машина? Квартира?» — «Да ладно, — ответили, — ты же не настоящая народная». Принято, что звание дается, когда человеку далеко за пятьдесят. А вот Андрей Васильевич Мягков, с которым мы проработали бок о бок уже пятнадцать лет и дружим, сказал: «Очень рад, что вы получили звание по праву и вовремя».
...Недавно была у меня еще одна попытка родить, но я по-теряла ребенка, отходив пол-срока. Ведь я снова не одна. Слава богу, мой любимый не артист, работает в операторской группе. Я его очень люблю. Может быть, мы поженимся, и это будет чудом. А может, все останется как есть. Счастлива, что мы вместе. Диму любят дети, маленький Ян просто обожает. Рада, что родители Димы приняли меня в семью, и без штампа в паспорте я для них настоящая невестка. Очень благодарна им за это.
Собираясь родить любимому ребенка, я проходила медицинское обследование, и врачи выяснили, что у меня не хватает гормона покоя, поэтому я такая неугомонная. Попробовали его добавить, но организм сразу разладился, стало повышаться давление. Потому что подправить надо что-то в душе, осознать ошибки, покаяться. И Бог простит. Мне хотелось светлых, прекрасных и чистых отношений, но после рождения Яна я поняла, что не имею права на них, пока не ушла из греха. И четыре года жила одна, никого к себе не подпускала. Ходила в храм, перечитывала Библию и вдруг наткнулась на фразу: блудницы спасутся деторождением. И все встало на свои места. Тогда я дала обет, что не будет больше в моей жизни этой грязи — женатых мужчин...
А дети еще будут.
Караван историй 2007/4