ИМЕНА
ХЬЮ ГРАНТ
В КАПКАНЕ
Джемайма схватила сумочку и, громко стуча каблуками, пошла к двери. Взявшись за позолоченную ручку, она обернулась к Хью и сказала: «Если я узнаю, что ты опять это сделал, клянусь, ты очень пожалеешь». Дверь закрылась, и Грант ощутил знакомое чувство — обреченность зверя, который угодил в капкан.
Он заметался по номеру, спотыкаясь о чемоданы и антикварную мебель. В президентском «люксе» парижского «Ритца» было все: дорогие картины, шелковое постельное белье и сорокалетней выдержки виски. Но вот обычного бумажного пакета, который сейчас нужен ему позарез, — не было. Приступы удушья и паника обычно проходили, если подышать в бумажный пакет. Хью метнулся в ванную и начал судорожно рыться в шкафчике. Флаконы с шам-пунями полетели в раковину, коробочка талька со стуком упала на пол и взметнула белое облачко. Хью растерянно посмотрел на свои замшевые туфли, припорошенные душистой пылью, и отстраненно подумал: «Веду себя как чертов Бенни Хилл».
Он вышел из ванной и направился к окну, пнув по дороге бледно-зеленый кожаный чемодан с инициалахми Джемаймы. Дыхание как будто выровнялось, но Хью машинально продолжал считать вдохи и выдохи. После первого приступа, который случился в Лос-Анджелесе, напуганный до смерти, он пошел к врачу и узнал, что это не астма, а всего лишь невроз. Эскулап осторожно порекомендовал знаменитому пациенту курс психотерапии. «Спасибо, доктор. Это как раз то, чего не хватает, чтобы укрепить мою репутацию британского психа», — едко отказался Грант. Но врать самому себе не имело смысла: нервы у Хыо стали ни к черту. Особенно после того, как во время премьеры фильма «С глаз долой — из чарта вон!» голландская журналистка Силке Сейбен приковала себя наручниками к его руке. Пока полицейские освобождали его от этой полоумной, Грант ценой неимоверных усилий удерживал на лице добродушную улыбку. Он шутил с ней и молился, чтобы на рубашке не проступил пот. Позже, потирая ноющее запястье, Хью даже попросил полицейских проявить к этой девице снисхождение. А ночью к нему вернулся старый кошмар: длинный коридор, вопли приближающейся толпы и невидимая цепкая паутина, которая опутывает ноги и не дает убежать. Он барахтается, пытается вырваться, но улюлюкающая толпа все ближе и ближе. Он чувствует, как его накрывает волна леденящего ужаса, — и просыпается...
Впервые Хью увидел этот сон в семь лет, после костюмированного детского праздника, на который мать одела его кэрролловской Алисой. Кружевные платьица не были для него в новинку — Финвола Грант частенько наряжала своего младшего сына в одежду для девочек. Вообще-то, как дипломированный педагог она знала, что это, мягко говоря, не совсем правильно. Но после рождения первенца Джеймса Финвола гак мечтала о дочке!
«Когда ему было два, это выглядело безобидно, — неодобрительно сказал дед Хью. — Сейчас он уже школьник, и я бы на твоем месте был поосторожнее с подобными играми». Но Финвола не обратила внимания на ворчание свекра. Она была поглощена процессом завивки волос Хью.
«Вылитая девчонка», — с осуждением пробормотал отец. Но спорить с женой Джеймс Грант не стал. Он считал, что пока ребенку не исполнилось десять, все заботы о его воспитании лежат па женщине. «К десяти годам парень уже способен держать ружье, поводья и стакан с виски, — говорил Джеймс. — Вот тут-то и вступает отец — чтобы рассказать, что к чему». Когда-то Граит-старший был военным, а выйдя в отставку, стал торговать коврами. Он не сильно преуспел в этом бизнесе, поэтому из всего шикарного списка у Джеймса имелось только немного денег на виски.
Отсутствие охотничьих угодий и породистых лошадей Грант пытался компенсировать апломбом. Финвола полностью разделяла амбиции мужа и старалась заводить подруг не на родной улице лондонского пригорода, а в районах побогаче. Вот и детский праздник, на который она собралась везти сына, проходил не где-нибудь, а в Челси.
Оказавшись в толпе детей, Хью растерялся: хорошо знакомые между собой, маленькие обитатели этого респектабельного района Лондона не стремились принимать его в свой круг. Когда Хью подошел, чтобы поближе рассмотреть духовое ружье одного из мальчиков, его прогнали: «Девчонкам тут делать нечего!» Пришлось идти к девочкам, и они показались ему более милыми: угостили бисквитами, стали расспрашивать о школе... Но когда Хыо обернулся на зов матери, очаровательные создания превратились в маленьких фурий. Хью хватило грех секунд, чтобы понять: надо бежать. И он побежал.
Разъяренная толпа девочек загнала лже-Алису на дерево. Оттуда юного Гранта под всеобщий хохот снял садовник. А ночью ему приснился сон, который потом преследовал его всю жизнь.
...В номер тихонько постучали. Хью открыл дверь.
— Мадам Хан распорядилась убрать апартаменты, — па безупречном английском сказала горничная. — Она не предупредила, что вы в номере. Если хотите, я приду позже.
— Все нормально, — улыбнулся Грант, пытаясь с тереть с лица гримасу мистера Бина. — Я спущусь вниз. Выпью чего-нибудь покрепче.
И тут же перехватил взгляд горничной на старинные часы. Половина одиннадцатого утра. Чертов придурок, ну почему бы тебе не держать рот закрытым?
Этот вопрос он задавал себе довольно часто, с тех пор как провел пять с половиной часов в школьной библиотеке, скрываясь от своей одноклассницы Мэйбл Уистлер. Хыо было почти четырнад-цать, в нем кипел тестостерон, но никакие гормоны не могли заставить его приблизиться к Мэйбл. Она была похожа на молодую китиху — веселая, шумная и огромная. Однажды она подошла к Хью, потрогала своими пальцами-сосисками его волосы и сказала:
— Какой хорошенький цыпленочек.
— Ты тоже ничего, — выдавил Хью, стараясь не смотреть на колышущиеся подбородки Мэйбл.
Эти три слова оказались страшной ошибкой — Мэйбл решила, что нравится ему.
Однажды Мэйбл подошла к Хью, потрогала своими пальцами-сосисками его волосы и сказала: «Какой хорошенький цыпленочек...»
Она преследовала свою жертву с упорством Фредди Крюгера. Заслышав издалека ее тяжелую поступь, Грант тут же старался спрятаться. Вот тогда-то он и понял, что весь мир делится на два лагеря — охотников и дичи. Охотники играют в регби на школьном дворе, назначают свидания симпатичным девчонкам и небрежно сплевывают на пол. Дичь сидит в раздевалке, зарывшись в кучу чутких курток, и трясется в ожидании шагов Мэйбл.
Но Хью хотел быть с охотниками. Он наврал, будто умеет играть в регби, и его взяли запасным в школьную команду. Он таскал у отца сигареты и угощал ими одноклассников. Он изо всех сил старался сойти за своего парня. И после того, как во время отборочного матча по регби мяч угодил ему прямо в лицо, Хыо решил, что это его шанс.
Да, он не умеет играть в регби и схлопотал мячом в лицо исключительно по глупости. Но ведь он сделал это ради команды, а на такое способен только настоящий мужик. Так сказал тренер. Девчонки перестали называть его «ангелочком», «пупсиком» и «цыпленочком».
— Синяки скоро исчезнут? — допытывался он у врача.
— Скорее, чем ты думаешь.
— А нельзя ли сделать так, чтобы они остались?
Врач посмотрел на Хью, тяжело вздохнул и выписал направление к психологу.
Теперь толстая Мэйбл больше не хлопает его по плечу — она теперь вообще к нему не подходит. Слава богу, кто-то объяснил, что она не пара такому крутому парню, как Хью. Он был счастлив, горд и планировал пригласить на свидание хорошенькую соседку; на которую раньше боялся даже посмотреть.
Но и синяки, и память о геройстве бледнели с каждым днем. И тогда однажды вечером он взял бритву и, не давая себе времени задуматься, полоснул ею по щеке. Потом еще и еще. Порезы вышли именно такими, как он хотел, — тонкими, как от старинного сти-лета. Все будут спрашивать, откуда у него эти шрамы, а он загадочно молчать. В приятные размышления ворвался пронзительный крик матери...
— Это не настоящий суицид, — успокаивающе говорил потом Финволе психолог. — Скорее, попытка привлечь к себе ваше внимание.
«Это вообще не суицид, идиоты! — хотелось заорать Хью. — Мне просто надоело выглядеть как помесь Мэри Пикфорд, цыпленка и щенка таксы! Я хочу, чтобы у меня было нормальное мужское лицо!»
Однако вскоре в порезы, которые должны были стать элегантными и загадочными шрамами, попала инфекция. Глядя на свое перекошенное лицо и воспалившуюся щеку, Хыо пришел к выводу, что жизнь кончена. Из отцовской бутылки скотча он сделал несколько глотков. Через десять минут его уже рвало на заднем дворе. В этом состоянии и застала его хорошенькая соседка. Ее жалостливый взгляд поставил жирный крест на попытках Гранта стать крутым. С тех пор все свободное время Хыо проводил в библиотеке.
Через некоторое время он научился находить в этом удовольствие. Открывая очередной том, Хью переставал слышать веселые крики одноклассников, доносившиеся через окно из школьного двора. Книги надежно отгораживали от мира, который, как считал Хью, его отверг.
— Оксфорд, только Оксфорд, — громогласно настаивал Грант-старший, когда Хью окончил школу. — Зря, что ли, парень столько лет протирал штаны в библиотеке?
Финвола была полностью согласна с мужем. В четырнадцать лет мальчик прочитал Джойса, Чехова и Пруста. У пего прекрасные манеры. Кому еще учиться в Оксфорде, как не Хыоджи? Мнения са-мого Хью, как водится, никто не спрашивал. А ему на самом деле хотелось только одного — валяться на кровати и читать книги. Но тут выяснилось, что если поступить на факультет истории литературы, чтение книг может стать профессией. И он примирил-ся с Оксфордом.
— Сынок, я знаю, каково это — впервые уезжать из дома, — обратился к нему отец незадолго до отъезда в университет. — Ты почувствуешь себя одиноким, а одиночество толкает на всякие глупости...
— Папа, я уже дал маме слово, что не стану употреблять наркотики.
— Я имею в виду женщин, Хью. Они одержимы замужеством. Большинство из них не остановится пи перед чем, чтобы захомутать парня. Поэтому мой тебе совет: услышишь слово «помолвка» или «свадьба» — беги со всех ног.
Хью не верил своим ушам. Ему казалось, что отношения родителей — то немногое, что можно считать идеальным в этом идиотском мире.
— Твоя мать — прекрасная женщина. Но, между нами, сынок, даже самый удачный брак — это слабое подобие ада, — словно услышав его мысли, тихо сказал отец и вылил остатки виски в свой стакан. — Особенно если твоя жена — прекрасная женщина.
...Допив кофе в ресторане отеля, Хью вышел на улицу, пересек Вандомскую площадь и медленно пошел по Рю де ля-Пэ. Он помнил, как больше двадцати лет назад привез во Францию мать, получив гонорар за свой кинодебют. Это были сущие копейки, ведь оксфордский студент Майкл Хоффман снимал «Привилегированных» на деньги университетского кинофонда. Гонорара едва хватило на билеты и отель, но Финвола была счастлива. Ровно до того момента, пока Хью не огорошил ее сообщением о том, что намерен оставить академическую карьеру и стать актером. Грант понимал, что его невнятный лепет о вдруг найденном призвании звучит неубедительно. Но назвать матери истинную причину своего решения было выше его сил.
Элизабет пришла домой крепко навеселе и с порога заявила Гранту: «Я хочу ребенка, хочу быть матерью. Мне уже почти 35, я не могу больше ждать...»
Хотя, если вдуматься, ничего ужасного в этом не было. С первого дня в Оксфорде Хыо почувствовал себя отверженным. Отпрыски аристократических семей подходили к нему, привлеченные его изысканной внешностью. Но через десять минут разговора понимали, что у родителей Хью нет фамильного замка и титула. И испарялись, из вежливости сказав: «Еще увидимся». Грант пытался прибиться то к одной, то к другой компании, но нигде не приживался. И лишь забредя в театральную студию, ПОНЯЛ: вот место, где он чувствует себя уютно. Впервые выйдя на сцену, парень поразился охватившему его чувству свободы — свободы от жалкого существа по имени Хью Грант, никому не нужного и не интересного. Но разве можно все это рассказать маме? И он продолжал бубнить о призвании, перспективах и больших гонорарах.
Все свои парижские выходные Финвола уговаривала сына не принимать поспешных решений и мысленно пеняла себя за то, что когда-то наряжала его в платья с оборками.
...Хью усмехнулся, вспомнив, как в течение пяти лет, пока он работал в труппе «Норфолкские жокеи», снимался в рекламе и перебивался маленькими ролями в телесериалах, родители настороженно искали в нем признаки гомосексуализма. По какой-то странной причине Финвола и Джеймс были убеждены, что все актеры — геи. А уж после того, как Грант снялся в фильме «Морис», они и вовсе стали вести себя так, словно сын вот-вот сменит пол. Они никогда не заговаривали об этом прямо, но бурная радость, с какой они встретили известие о том, что Хью хочет познакомить их с подружкой, говорила сама за себя.
Полицейские сцапали Хью Гранта через несколько минут после того, как в его белый «БМВ» села Дивайн Браун по прозвищу Сладкие Губки
На скандальной истории с Грантом проститутка Дивайн Браун заработала около 1,5 миллиона долларов.
За секс в машине, припаркованной в центре Лос-Анджелеса, полиция обвинила актера в нарушении общественного порядка
Гранта. Это было обидно, но объяснимо: после «Мориса» Хью стали называть одним из самых многообещающих британских актеров. Гак что, если подумать, девочка сделала грамотную ставку.
...Меньше всех на свете Элизабет Херли походила на девушку, которую стоит знакомить с родителями. «Слишком красивая. И пойдет на все, чтобы добиться своего», — сказал о ней Гонсало Суарес, режиссер картины «Грести по ветру». Впрочем, Суарес был необъективен, поскольку начинающая актриса отвергла его ухаживания. Сначала Суарес решил, что молоденькая Лиз, для которой это был всего лишь второй фильм, просто не знает правил игры. Но уже через педелю ему стало понятно, что всю мощь своего обаяния сексапильная мисс Херли обрушила на него.
Когда домыслы режиссера дошли до Гранта, он только рассмеялся. Уж кто-кто, а зеленоглазая Элизабет способна добиться всего и без помощи мужчины. Она ничего не боится, никогда не смущается и обладает удивительным даром расшевелить даже самого угрюмого молчуна. Последнее Хью вскоре почувствовал на себе. Он вдруг обнаружил, что ему совершенно безразличны фильм, режиссер и изнурительная жара, которая обрушилась на Испанию, — все его мысли занимает Элизабет Херли: ее зеленые глаза и тот неоспоримый факт, что она явно к нему неравнодушна.
Прояви она инициативу, Хью, конечно, сдался бы на милость победительницы — все его романы начинались именно так. Но Лиз оказалась особенной: при всей своей напористости право сделать первый шаг она предоставила Хью. И он его сделал — заикаясь, предложил Лиз съездить в Гранаду в перерыве между съемками.
Они бродили по древней мавританской крепости Альгамбра, ели паэлью на площади, заходили в марокканские лавки. Девушка была так хороша, что у него захватывало дух. Но стоило губам Элизабет оказаться в опасной близости от его губ, Грант словно натыкался на невидимый шлагбаум: вместо того, чтобы поцеловать Лиз, он начинал нести какую-то околесицу о стиле мудехар. Ночыо Хью крутился на влажных от жары простынях и поражался собственной глупости. В вечер перед отъездом Элизабет предложила пойти в старинный квартал Альбайсин послушать, как цыгане исполняют настоящее андалусское фламенко. Концерт закончился далеко за полночь, и выходя из погребка, Хью одобрительно посмотрел на низкие южные звезды. Узкая, сбегающая вниз улочка, запах апельсиновых деревьев, плеск фонтана в чьем-то дворе — все это как нельзя лучше подходило для того, что Хью собирался наконец сделать.
Не сговариваясь, они шагнули навстречу друг другу, как вдруг Лиз вскрикнула и упала. Грант не сразу понял, что произошло, а когда сообразил, что Элизабет поскользнулась, сломала каблук и подвернула ногу, невольно рассмеялся. Решительно, романтика не для англичан. «Стоит британцу немного расслабиться, — сказал он, ощупывая лодыжку Лиз, — как судьба тут же кидает ему под ноги банановую кожуру». Превозмогая боль, Элизабет тоже улыбнулась. Но когда Хью поднял ее на руки, она
стала очень серьезной. Всю дорогу до отеля Лиз прижималась к груди Гранта и считала гулкие удары его сердца. Она почему-то знала, что эти десять минут, наполненные звуками южной ночи и тяжелым дыханием Хью, свяжут их теснее, чем самые пышные признания в любви.
...Грант нашел автобусную остановку, сел на скамейку и стал разглядывать витрины бутиков. Джемайма сейчас наверняка в одном из этих магазинов — увеличивает свой и без того необъятный гардероб. За три года, которые она провела рядом с Хью, он научился определять степень ее обиды по количеству коробок, доставленных из магазинов. С Элизабет было проще: большую часть шмоток она просто одалживала у знаменитых дизайнеров. Как то платье от Версаче на премьеру «Четырех свадеб». Проклятое платье, с которого все и началось...
В вечер премьеры, она имела полное право на свою долю успеха.
Когда Лиз вышла из спальни, Хью оторопел: крохотные кусочки ткани, скрепленные булавками, едва прикрывали тело. Девушка выглядела провоцирующие, непристойно и шикарно. И Хью захотелось, чтобы она переоделась. А лучше — осталась дома. Но еще лучше было бы остаться дома самому.
— Перестань, — рассмеялась Лиз, без труда прочитав все эти мысли у него на лице.— Это специальное платье на случай провала. Если вдруг критикам фильм не понравится, мы с тобой в любом случае попадем в светскую хронику.
Наутро Хью с отвращением рассматривал фотографии в газетах. Прекрасное тело Лиз и его унылая физиономия рядом. Это платье стало главным событием вечера. Не фильм, не Грант — платье.
Через месяц, благодаря этому был подписан рекламный контракт с американской косметической компанией «Эсте Лаудер». А Хью получил от режиссера Криса Коламбуса сценарий комедии «Девять месяцев».
— Это прекрасная возможность, — щеки Элизабет горели от возбуждения.
Хыо не хотел ни в какой Голливуд. Если бы Лиз поин-тересовалась его мнением, она бы услышала, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Но она была слишком уверена в себе — и в Хью. Как оказалось, совершенно напрасно.
Съемки этой мелодрамы со скромным бюджетом оказались на редкость неприятными, и Хью вряд ли дотянул бы до конца, если бы не Элизабет. Поняв, что он на грани срыва, Херли приехала к нему, чем страшно обрадовала режиссера Чайка Ньюэлла: «Нако-нец-то у нашего ипохондрика появилась нянька. Лиз репетировала с ним, развлекала, утешала, успокаивала, вытаскивала на долгие пешие прогулки и терпеливо сносила приступы дурного настроения.
...Грант открыл дверь своим ключом и прислушался. В доме было темно и тихо. Возможно, Лиз спит и пока ничего не знает, тогда у него есть несколько часов, чтобы придумать хоть какое-то оправдание. Он достал из холодильника банку колы и, стараясь не шуметь, прошел в гостиную. Элизабет сидела в углу дивана и в упор смотрела на Хью.
— Ты понимаешь, что натворил? — тихо спросила она.
— Послушай, мне очень жаль, — начал Хыо, но Элизабет подпрыгнула, словно подброшенная пружиной.
— Вот только не надо этого твоего блеяния! — взорвалась она. — Завтра утром компания «Эсте Лаудер» должна представить меня как лицо своих новых духов. В рекламу вложены миллионы долларов. Но кто захочет пахнуть как женщина, чей бойфренд изменяет ей с уличной проституткой?
Хью нервно поежился.
— Это еще не все,— продолжила Лиз. — Через пару недель выходит твой первый голливудский фильм — «Девять месяцев», и ты не хуже меня знаешь, что это семейная комедия. Но кто позволит смотреть своим детям фильм с актером, который просла-вился пристрастием к публичному сексу?
— Меня выпустили из полицейского участка всего час назад, — сказал Хыо. — Не думаю, что за это время я стал самым знаменитым эксгибиционистом Америки.
— За этот час о тебе рассказали по двенадцати каналам, — устало ответила Лиз. — Господи, почему ты так поступил со мной?
Грант опустился на диван. В темноте он не мог рассмотреть лица Лиз, но чувствовал, что она плачет. Он хотел сказать, что любит ее. Что сам не знает, что на него нашло. Но вдруг понял, что это неправда. Нет, он действительно любит Лиз. Но именно она виновата в том, что он свернул на бульвар Сансет и посадил в машину сорокадолларовую проститутку Дивайн Браун по прозвищу Сладкие Губки. Насчет прозвища Хью просветили полицейские, которые сцапали Гранта через несколько минут после того, как Дивайн села в его белый «БМВ».
— Ушам своим не верю, — Лиз включила лампу, и Грант увидел, как засверкали от ярости ее зеленые глаза. — Ты изменяешь мне с проституткой и меня же в этом обвиняешь?
— Съемки, интервью, нужные люди, полезные знакомства — Лиз, ты меня вымотала! Я не могу за тобой угнаться! Я устал от того, что на меня все время смотрят оценивающим взглядом, словно я банк, в который стоит или не стоит вкладывать деньги! А мне нужно было почувствовать себя живым человеком.
— О да, уличная проститутка разглядела в тебе личность, — с убийственным сарказмом протянула Элизабет. — Да ты для нее просто клиент — один из тысяч.
— Но хотя бы не товар, — тихо отозвался Хью.
Никто бы не удивился, если бы Херли бросила его сразу после этой истории. Но каким-то чудом они протянули вместе еще пять лет. Как это часто бывает, обоим скандал пошел на пользу: Элизабет великодушно простила Хью, чем заслужила восхищение
мужчин. Грант, чье имя в течение всего года не сходило с газетных страниц, попал в список самых сексуальных актеров столетия. Их совместная кинокомпания «Симиан Филмз» выпустила несколько хитов. Они сверкали бело-зубыми улыбками на самых роскошных светских мероприятиях. В общем, со стороны их жизнь казалась безоблачной.
Гранту же она все больше напоминала ад. Проявив великодушие, Лиз получила колоссальное моральное преимущество. И пустила его в ход. Она хотела замуж, хотела детей — и Хью, которого все это приводило в состояние паники, чувствовал себя свиньей: как можно не хотеть жениться на этой святой женщине после всего, что она для него сделала?..
Однажды Лиз пришла домой крепко навеселе и заявила:
— Я хочу ребенка, хочу быть матерью. Мне почти тридцать пять, я не могу больше ждать.
— Боже, Лиз, ну какой я отец! Посмотри на меня, — отозвался Хью, плюхаясь на кровать и включая телевизор. — Ты просто выпила. Утром все пройдет.
Он сосредоточился на женском турнире по теннису и предоставил Лиз самой разбираться со своим проснувшимся материнским инстинктом. А она восприняла это как объявление войны.
Сейчас, вспоминая газетные заголовки тех лет, Хью не мог удержаться от смеха. В своем желании уколоть друг
друга побольнее они с Лиз вели себя как идиоты.
«В последние годы секс с Хью был, мягко говоря, не впечатляющим», — заявляла Элизабет в вечернехм теле-шоу. «Она ест в постели! — возмущался Хью в интервью другому каналу. — Простыни вечно засыпаны крошками от печенья!»
Но даже после официального разрыва Хью не верил, что это навсегда. Поэтому новость о том, что Лиз беременна от известного продюсера-миллионера Бинга, стала для него настоящим шоком. Он, долгие годы отказывавший Элизабет в праве стать матерью, вдруг почувствовал себя преданным — как она могла захотеть ребенка от кого-то другого! Впервые со дня их расставания Грант был по-настоящему расстроен и зол. Тринадцать лет назад его предупреждали, что ради достижения цели Лиз не остановится ни перед чем. Это оказалось правдой: она хотела ребенка — она его получила.
А через несколько недель, содрогаясь от отвращения, он прочел в какой-то газете откровения Бинга: «Мои отношения с мисс Херли не носили эксклюзивного характера. Поэтому я выражаю обоснованные сомнения в том, что являюсь отцом ее ребенка». Хью отшвырнул газету и почувствовал острую жалость к Лиз. Этот гаденыш, по сути, назвал ее шлюхой и обвинил в жадности. Грант тут же набрал знакомый номер.
— Хочешь, я изобью его клюшкой для гольфа? — вместо приветствия спросил Хью и с облегчением услышал, что Элизабет смеется.
...Мимо остановки пронесся черный «мерседес» с тонированными стеклами. Грант проводил его взглядом и подумал, что в его кожаных недрах вполне может сидеть Джемайма. В последнее время их отношения все больше напоминали дешевый американский триллер. Только в роли маньяка выступала хрупкая Джемайма, а он, сорокашестилетний англичанин с неврозом, был потенциальной жертвой.
— Я знаю, что такое подчиняться, — Джемайма Хан опустила глаза. — Любой, кто был знаком с моим отцом, это знает.
Хью не был знаком с Джеймсом Голдсмитом, но слышал,
что этот человек, чье состояние оценивается в полтора миллиарда фунтов, имеет репутацию безжалостного хищника. Оставалось надеяться, что тоненькая застенчивая девушка не унаследовала от своего отца ничего, кроме денег.
— Эти уроки очень пригодились мне, когда я вышла замуж, — продолжала Джемайма. — В Пакистане для женщины существует только один закон: тот, который устанавливает ее муж.
История Джемаймы не была тайной — Хью много читал о наследнице знаменитого финансиста, которая в восемнадцать лет влюбилась в выпускника Оксфорда, чемпиона мира по крикету, красивого и богатого пакистанца Имрана Хана, приняла ислам и уехала жить в Лахор. Читал и о разводе, в результате ко-
торого Джемайма вернулась в Лондон, оставив двух сыновей бывшему мужу. А слухи о том, что она якобы сводная сестра принцессы Дианы, озвучила ему Элизабет.
— Ты подумай, Хью, — смеялась она. — Твои дети будут дальними родственниками королевы!
— Дети? — Хью, в тот момент как раз державший на руках сына Элизабет Дэмиана,
вздрогнул. — Господи, Лиз, уж тебе ли не знать, как я отношусь к детям? Я способен выносить их не больше четырех минут подряд.
— Но с Дэмианом ты как будто нашел общий язык?
— Да, и как раз сейчас эти самые четыре минуты истекли, — сказал Хью, передавая ей мальчика. — Ты же знаешь, я даже своего племянника Тома выношу с трудом, а он уже не ребенок— ему почти пятнадцать. И на съемках «Реальной любви» мы с ним неплохо проводили время. Но, Лиз, я слишком эгоистичное, самовлюбленное и трусливое существо, чтобы заводить детей.
— Тогда Хан — идеальный вариант. У нее уже есть два сына, и она вряд ли захочет еще.
...Джемайма была похожа на лань: большие влажные глаза, шелковистые волосы, застенчивый взгляд... Она принимала ухаживания Хыо с достоинством, но отвечать на них не спешила. После череды женщин, для которых ужин, а уж тем более секс с Грантом становился главным событием в жизни, Джемайма была приятным разнообразием. Она не звонила ему по сорок раз в день, не пыталась контролировать каждый его шаг, не давала советов. У нее хватало собственных забот: сыновья, благотворительность, попытки стать дизайнером. И главное, она никогда не заводила разговора о браке.
— Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказала Элизабет, которой Хью позвонил, узнав о ее помолвке с индийским миллионером Аруном Найаром. — Не знаю ни одной женщины за тридцать, которая бы удовлетворилась статусом подруги. Даже лучшие из нас хотят выйти замуж. И Джемайма не исключение.
— Ну, до тех пор, пока она в состоянии обуздывать это желание, мне волноваться не о чем, — легкомысленно ответил Хью. — А потом я что-нибудь придумаю.
— Потом ты сбежишь, — усмехнулась Лиз. — Дорогой, я знаю тебя как облупленного. И поэтому дам тебе один совет:когдав очередной раз захочется спрятаться, остановись и подумай. Возможно, семья — это не так уж плохо. По крайней мере, когда ты состаришься и умрешь, тебя не съест любимая собака.
— Но у меня же всегда будешь ты.
Лиз вздохнула:
— Нет, Хью. У нас общий бизнес и общее прошлое, но в моем будущем тебя нет. И, кстати, я совершенно уверена, что Джемайме не понравилось бы то, что ты обсуждаешь со мной ваши отношения.
Лиз ошиблась. Джемайме это не просто «не понравилось». Узнав, что Хью собирается провести выходные с Элизабет и своим крестником Дэмианом, она пришла в ярость.
— У этого ребенка достаточно нянек, — глаза Джемаймы сузились. — Пусть с ним возится Элтон Джон или кто- нибудь из прихлебателей твоей бывшей подружки! Или ты вдруг полюбил детей?
Грант молча продолжал складывать вещи в дорожную сумку.
— А может, все проще? — Джемайма оттолкнула Хью, вытащила из сумки стопку аккуратно сложенных маек и швырнула их на пол. — Может, тебя тянет не к Дэмиану, а к его мамочке? А я тогда кто? Повод заставить ее ревновать?
Хью устало потер глаза.
— А я кто, Джемайма? — спросил он. — Может быть, повод похвастаться перед подругами и помелькать в светской хронике? Ты моложе, богаче и привлекательнее меня. Зачем, за каким чертом я тебе сдался — со своим неврозом и дурным характером?
На глазах Джемаймы выступили слезы.
— Ты — мужчина, с которым я хочу прожить жизнь и от которого хочу детей, — дрожащим голосом сказала она. — Я поняла это с нашей первой встречи. Но боялась тебе это сказать.
Она смотрела на него полными слез глазами, и сердце
Хью ухнуло в пятки. Ему вдруг показалось, что в тонких смуглых руках Джемаймы, откуда ни возьмись, появилось охотничье ружье, направленное ему прямо в лоб.
...Часы показывали половину первого. Хью тихонько присвистнул.
Слава богу, в Париже никому нет до него дела — в Лондоне его через пятнадцать минут окружила бы толпа папарацци. Идти обратно в отель не хотелось, и Хью подозвал такси. В машине он достал мобильный телефон. Надо бы позвонить Джемайме. Она уже наверняка справилась у портье, кому предназначались цветы, доставку которых оплатил вчера мистер Грант. А это может означать только одно: магазинов всего Парижа не хватит, чтобы предотвратить неизбежную сцену ревности. Джемайма использует весь свой боевой арсенал — от угроз до горьких рыданий, — чтобы заставить его чувствовать себя виноватым, просить прощения, оправдываться и объяснять. И к полуночи он, обессиленный, как загнанная сворой собак лисица, в очередной раз поймет, что у него всего два выхода: купить обручальное кольцо или удавиться.
Нет, Джемайма не была плохой. Хью знал, что она любит его. Девушка терпеливо сносила приступы его плохого настроения, не обижалась па забывчивость и охотно предоставляла ему право на одиночество. До тех пор, пока не всплывало имя Элизабет, Хаи была нежной и понимающей. Но какое-то шестое чувство подсказывало ей, что она никогда не сможет вытеснить Лиз из сердца Гранта. И временами это превращало ее в фурию.
«Джемайма, утром ты сказала, что я пожалею, если снова сделаю это. Ну так я сделал это. Отправил Элизабет цветы. И я буду отправлять их снова и снова, потому что она мне дорога и дороги те годы, которые мы провели вместе. Я не стану отказываться от своего прошлого только потому, что этого хочешь ты. И еще: я не собираюсь на тебе жениться. И мне не нравится «Ритц», — вот что он ей скажет.
Хью прослушал шесть длинных гудков и с облегчением нажал кнопку отбоя. Потом набрал номер своего племянника:
— Можешь позвонить в парижский «Ритц» и оставить для меня сообщение, что ты, например, внезапно заболел?.. Чтобы я, как настоящий дядюшка, должен был бросить все и мчаться тебя спасать. Придумай что-нибудь, ты же у нас талант!
Том Сангстер радостно ухмыльнулся.
— Считай, в отеле уже ждет известие о том, что я помру, если вечером тебя не будет в Лондоне.
...Грант поднял воротник куртки и вышел на улицу. Вот уже две педели он выходил из дома только для того, чтобы купить себе кебаб или жареную рыбу с картошкой. Выходил по ночам, чтобы не нарваться па какого-нибудь особо терпеливого папарац-ци. С тех нор, как он швырнул банкой фасоли в приставучего фотографа, пресса следила за каждым его шагом. Странным образом эта выходка, о которой Грант вспоминал со стыдом, сделала его еще более популярным. Но несмотря на разрывающийся от звонков телефон, Хью чувствовал абсолютное, космическое одиночество. Его хандру не смогла разогнать даже Элизабет. Она позвонила ему, чтобы поделиться своими планами насчет фермы, на которой собиралась выращивать какую-то экологически чистую репу. Поговорив минут пять о ценах на землю и компостных кучах, Лиз сменила тему и сочувственно сказала:
— Дорогой, мне очень жаль.
Сначала Хью даже не понял, что она имеет в виду.
— Я слышала, что представитель Джемаймы объявил о вашем окончательном разрыве, — уточнила Лиз.
Грант вздохнул. Было бы странно, если бы Джемайма поступила иначе. После своего стремительного бегства из Парижа он не звонил ей и не отвечал на ее звонки. И с каждым днем все больше убеждался в том, что скучает по ней. Хью вдруг понял: несмотря ни на что, в его жизни всегда была любовь — сначала родителей, потом Элизабет и наконец Джемаймы. А ведь его не так просто любить — с его-то мизантропией и скверным характером.
— Мамы больше нет, отец снова женится, у тебя своя семья, — услышал Грант собственный голос. — А Джемайма послала меня к черту — и правильно сделала.
После долгой паузы Элизабет осторожно спросила:
— Хью, мне кажется или ты наконец понял, что одиночество — вовсе не синоним свободы?
Грант посмотрел на свое отражение в зеркале и протянул руку к телефону. Он позвонит Джемайме и скажет, что любит ее — любит как умеет. Он будет заикаться, мямлить и злиться на себя, но она поймет. Он не потеряет Джемайму, как когда-то потерял Элизабет. В крайнем случае, он даже предложит ей пожениться. И тут Грант вдруг понял, что впервые в жизни эта перспектива не вызывает у него ужаса.
«Мне кажется или ты понял наконец, что одиночество вовсе не синоним свободы?» — после паузы осторожно спросила Гранта Элизабет.
Караван историй 2007/5